соцсети
основателя
основателя
Станьте частью команды
Дискуссия | 22 марта 2024
Как мы привыкаем жить с войной
Социолог, урбанист и преподаватель коммуникации рассказывают, как боевые действия вкрадываются в нашу повседневность и как не дать им превратиться в норму
Если мы к чему-то привыкли, значит, это стало нормой? Чем отличается взгляд на войну в России и Израиле? Как художники и урбанисты переворачивали восприятие нормы при помощи арт-акций? На мероприятии «Коллективного действия» в Тель-Авиве социолог Виктор Вахштайн*, урбанист Алексей Новиков и преподаватель коммуникации Григорий Огибин разбирались, как правительства реализуют репрессивную политику при помощи нормализации и как сопротивляться этому процессу. Пересказываем главное из их дискуссии.
Как война стала общественной нормой
Надо с горечью признать, что война — это одна из общественных норм, к которой мы не только привыкли, но еще и закрепили в разного рода документах, международных соглашениях, правилах обращения с пленными и ведения боевых действий.
Но тяготы боевых действий, которые являются ненормальным для нас как для людей, — вещь, противоположная самому факту существования войны. Произошел слом, когда боевые действия, будучи нормой, начали всерьез влиять на само общество. Война разрушает все возможные реакции и ритуалы.
Этот слом подметил писатель Илья Эренбург в романе «Необычайные похождения Хулио Хуренито». Эренбург описывает войны 19 века, когда солдаты сражались друг с другом где-то в далеких полях, а через линию фронта ездили поезда и кареты. Общество легко жило параллельной с боевыми действиями жизнью.
Именно войны сформировали репутацию страховых компаний как крайне устойчивых институций. В Первую мировую, когда германский флот топил российские корабли, немецкие страховые компании выплачивали деньги российскому правительству, которое застраховало свой флот в Германии. Мирная жизнь протекала отдельно.
При этом Эренбург отмечает, что на Первой мировой впервые применили оружие массового поражения. С этого времени война стала катастрофой.
Но тяготы боевых действий, которые являются ненормальным для нас как для людей, — вещь, противоположная самому факту существования войны. Произошел слом, когда боевые действия, будучи нормой, начали всерьез влиять на само общество. Война разрушает все возможные реакции и ритуалы.
Этот слом подметил писатель Илья Эренбург в романе «Необычайные похождения Хулио Хуренито». Эренбург описывает войны 19 века, когда солдаты сражались друг с другом где-то в далеких полях, а через линию фронта ездили поезда и кареты. Общество легко жило параллельной с боевыми действиями жизнью.
Именно войны сформировали репутацию страховых компаний как крайне устойчивых институций. В Первую мировую, когда германский флот топил российские корабли, немецкие страховые компании выплачивали деньги российскому правительству, которое застраховало свой флот в Германии. Мирная жизнь протекала отдельно.
При этом Эренбург отмечает, что на Первой мировой впервые применили оружие массового поражения. С этого времени война стала катастрофой.
Алексей Новиков
Географ-урбанист, основатель компании Habidatum
Смерть героя
У нас всегда есть герои. Они встречаются в историях, книгах, произведениях, которые мы читаем, на которых познаем мир, самих себя и других людей. Герои также бывают на войне.
Оружие массового поражения уничтожило героизм. Те, о ком пишет Эрих Мария Ремарк, — уже не герои. Можно также вспомнить роман Ричарда Олдингтона «Смерть героя». Это ироническое произведение. Его герой — обычный человек, выдернутый в тот литературный жанр, к которому мы привыкли и по которому мы знаем историю.
Сегодня возвращается уродство, которое создает война — в отличие от литературной красоты, которую мы впитали с понятиями героя, антигероя, борца за правое дело. Мы, как маятник, живем между одним и другим. Недавно я встретил школьного учителя — молодого парня, резервиста, который недавно вернулся из Сектора Газа. Все ученики писали ему письма, встречали его с шариками, при встрече играли на ксилофоне. Это странное расщепление. Произошло что-то ужасное, а его встречают как героя. Он же, наоборот, себя таковым не чувствует. В России происходит прямо противоположное: люди, вернувшиеся с войны, ощущают себя героями.
Оружие массового поражения уничтожило героизм. Те, о ком пишет Эрих Мария Ремарк, — уже не герои. Можно также вспомнить роман Ричарда Олдингтона «Смерть героя». Это ироническое произведение. Его герой — обычный человек, выдернутый в тот литературный жанр, к которому мы привыкли и по которому мы знаем историю.
Сегодня возвращается уродство, которое создает война — в отличие от литературной красоты, которую мы впитали с понятиями героя, антигероя, борца за правое дело. Мы, как маятник, живем между одним и другим. Недавно я встретил школьного учителя — молодого парня, резервиста, который недавно вернулся из Сектора Газа. Все ученики писали ему письма, встречали его с шариками, при встрече играли на ксилофоне. Это странное расщепление. Произошло что-то ужасное, а его встречают как героя. Он же, наоборот, себя таковым не чувствует. В России происходит прямо противоположное: люди, вернувшиеся с войны, ощущают себя героями.
Григорий Огибин
Преподаватель коммуникации, публичной речи и иностранных языков.
Три стратегии нормализации войны
Алексей Новиков
Первый путь — ритуализация войны. С 16 по 20 век прошло 12 русско-турецких войн подряд. В светских салонах вообще не замечали, что идут боевые действия. Война с Турцией стала ритуалом.
Вторая стратегия — героизация, или романтизация войны. Это, как правило, относится к отечественным войнам, которые случались либо на востоке, либо на западе, и были разрушительными для российского режима. Все рутинные войны происходили на юге — например, с Турцией.
Третья проблема — восприятие войны как стихийного бедствия. На этом держится огромное количество пацифистских практик, которые проводят мысль, что нужно все вернуть в прежнее состояние. Неважно, кто на какой стороне — важно, чтобы война закончилась. Эта практика уничтожает нерв войны как сознательного разрушителя.
Первый путь — ритуализация войны. С 16 по 20 век прошло 12 русско-турецких войн подряд. В светских салонах вообще не замечали, что идут боевые действия. Война с Турцией стала ритуалом.
Вторая стратегия — героизация, или романтизация войны. Это, как правило, относится к отечественным войнам, которые случались либо на востоке, либо на западе, и были разрушительными для российского режима. Все рутинные войны происходили на юге — например, с Турцией.
Третья проблема — восприятие войны как стихийного бедствия. На этом держится огромное количество пацифистских практик, которые проводят мысль, что нужно все вернуть в прежнее состояние. Неважно, кто на какой стороне — важно, чтобы война закончилась. Эта практика уничтожает нерв войны как сознательного разрушителя.
Восстановление как нормализация
Алексей Новиков
Посмотрим на войну с точки зрения урбанистики. Город сам по себе — гигантская машина рутинизации. После того, как его разрушают, сама планировка, ритуалы, принятые людьми в отношении постоянных поездок на работу или в магазин, мгновенно начинают восстанавливаться.
Разрушенный и депопулизированный город — одно из самых страшных зрелищ. Квартал Вароша в городе Фамагуста на Кипре был точкой притяжения туристов, но в 1974 году его разрушила турецкая армия во время военного вторжения. Квартал остался выставочным экземпляром, и это такое же душераздирающее зрелище, как Мариуполь или Грозный после бомбежки. Тем не менее, эти неживые города имеют феноменальную способность восстанавливаться.
Практика восстановления говорит: что бы ни случилось, мы должны все восстановить. При этом нерв войны перестает что-то чувствовать. Люди начинают относиться к войне просто как к неудобному фактору.
Посмотрим на войну с точки зрения урбанистики. Город сам по себе — гигантская машина рутинизации. После того, как его разрушают, сама планировка, ритуалы, принятые людьми в отношении постоянных поездок на работу или в магазин, мгновенно начинают восстанавливаться.
Разрушенный и депопулизированный город — одно из самых страшных зрелищ. Квартал Вароша в городе Фамагуста на Кипре был точкой притяжения туристов, но в 1974 году его разрушила турецкая армия во время военного вторжения. Квартал остался выставочным экземпляром, и это такое же душераздирающее зрелище, как Мариуполь или Грозный после бомбежки. Тем не менее, эти неживые города имеют феноменальную способность восстанавливаться.
Практика восстановления говорит: что бы ни случилось, мы должны все восстановить. При этом нерв войны перестает что-то чувствовать. Люди начинают относиться к войне просто как к неудобному фактору.
Разница между рутинизацией и нормализацией
Необходимо провести границу между нормализацией и рутинизацией. Когда происходит нечто, что ломает вашу повседневную жизнь, это делает невозможным совершение обыденных действий. Все регламенты и инструкции, которым вы следовали, перестают работать. Но через какое-то время, каким бы чудовищным ни было это событие, вы находите ресурсы, чтобы пересобрать повседневность заново.
В литературе для этого используется метафора ожога. Экстраординарные события нарушают рутину, прожигают ткань повседневной жизни. Но ткань регенерирует. И это называется рутинизацией.
Однако то, что вы пересобрали свою повседневность заново, не значит, что вы считаете происходящее нормальным. Вы привыкли к тому, что летят ракеты, что в 6 утра сотрудники ФСБ в сопровождении понятых почему-то интересуются вами. Эта ситуация становится привычной, но она не становится нормой.
Рутина — это то, что относится к сфере действий. Она не нуждается в рефлексии. Вам не нужно рефлексировать, как именно вы держите щетку, когда чистите зубы.
Нормализация относится не к слою действия, а к слою восприятия и коммуникации. Каким бы чудовищным ни было событие по своему масштабу или последствиям, мы смотрим на него через те повествовательные призмы, конструкции, героические нарративы, на которых мы воспитаны.
Иногда происходят случаи, который разрушают сами эти рамки восприятия. Например, в одном из романов братьев Стругацких герой ночью просыпается от шуме, грохота, дыма, вспышек света. Через некоторое время он выясняет, что на планете высадились марсиане и установили свой режим. Герой становится идеальным коллаборационистом. Но первую ночь он документирует в дневнике свои ощущения от происходящего. Спустя год или два он записывает: «Я помню, как, проснувшись, увидел проходящие колоннадой космические корабли. Сразу видно, что не наши — несущие свет и покой моему дому». Герой постфактум нормализовал события. Это — построение нарратива и создание новых рамок восприятия, в которых то, что раньше казалось немыслимым, теперь кажется нормальным.
В литературе для этого используется метафора ожога. Экстраординарные события нарушают рутину, прожигают ткань повседневной жизни. Но ткань регенерирует. И это называется рутинизацией.
Однако то, что вы пересобрали свою повседневность заново, не значит, что вы считаете происходящее нормальным. Вы привыкли к тому, что летят ракеты, что в 6 утра сотрудники ФСБ в сопровождении понятых почему-то интересуются вами. Эта ситуация становится привычной, но она не становится нормой.
Рутина — это то, что относится к сфере действий. Она не нуждается в рефлексии. Вам не нужно рефлексировать, как именно вы держите щетку, когда чистите зубы.
Нормализация относится не к слою действия, а к слою восприятия и коммуникации. Каким бы чудовищным ни было событие по своему масштабу или последствиям, мы смотрим на него через те повествовательные призмы, конструкции, героические нарративы, на которых мы воспитаны.
Иногда происходят случаи, который разрушают сами эти рамки восприятия. Например, в одном из романов братьев Стругацких герой ночью просыпается от шуме, грохота, дыма, вспышек света. Через некоторое время он выясняет, что на планете высадились марсиане и установили свой режим. Герой становится идеальным коллаборационистом. Но первую ночь он документирует в дневнике свои ощущения от происходящего. Спустя год или два он записывает: «Я помню, как, проснувшись, увидел проходящие колоннадой космические корабли. Сразу видно, что не наши — несущие свет и покой моему дому». Герой постфактум нормализовал события. Это — построение нарратива и создание новых рамок восприятия, в которых то, что раньше казалось немыслимым, теперь кажется нормальным.
Виктор Вахштайн
Cоциолог, специалист по социальной теории и микросоциологии
Как ритуалы нормализуют происходящее
Виктор Вахштайн
Ритуал воспринимает что-то одновременно как повседневное и как возвышенное. У израильского писателя Этгара Керета есть описание, как ритуалы воспринимаются маленькими детьми. Когда израильских школьников возят на экскурсию в мемориальный комплекс Холокоста Яд Вашем, они понимают, за что им это наказание. Керет детально описывает, как дети стремятся ритуализировать и героизировать некоторое событие, чтобы вписать его в свою картину мира.
Ритуал воспринимает что-то одновременно как повседневное и как возвышенное. У израильского писателя Этгара Керета есть описание, как ритуалы воспринимаются маленькими детьми. Когда израильских школьников возят на экскурсию в мемориальный комплекс Холокоста Яд Вашем, они понимают, за что им это наказание. Керет детально описывает, как дети стремятся ритуализировать и героизировать некоторое событие, чтобы вписать его в свою картину мира.
Рационализация как стратегия принятия
Виктор Вахштайн
Когда случается страшное, мы начинаем думать о причинах произошедшего, рефлексировать о последствиях. Это регулярно делают эксперты: они пытаются показать, каким образом случилось то или иное событие, объяснить, что оно произошло не в вакууме. Если же у ситуации есть причины и следствия, значит, с рациональной точки зрения это неизбежное событие. Таким образом оно перестает быть экстраординарным и находит место в цепочке причин и следствий.
Когда случается страшное, мы начинаем думать о причинах произошедшего, рефлексировать о последствиях. Это регулярно делают эксперты: они пытаются показать, каким образом случилось то или иное событие, объяснить, что оно произошло не в вакууме. Если же у ситуации есть причины и следствия, значит, с рациональной точки зрения это неизбежное событие. Таким образом оно перестает быть экстраординарным и находит место в цепочке причин и следствий.
Бюрократизация смерти
Виктор Вахштайн
В молодости я на протяжении пяти лет ездил с миссией международного наблюдения в зоны постбоевых действий на Балканах. Для этого мы каждый раз должны были заполнять множество форм. Одна из них имела номер 24 и называелась beneficial distribution form. Номер 24 был присвоен ей не случайно. Перед ней вы заполняете 23 формы. После этого вас уже тошнит, и вы думаете: «Зачем я вообще туда еду, два месяца под пулями, так еще и бюрократия». В этот момент вы доходите до формы номер 24. В ней написано: «В случае гибели при исполнении обязанностей вам положена страховка на сумму 175 тысяч долларов. Пожалуйста, укажите, кому и в каком соотношении будут выплачены деньги за вашу смерть». В 24 года я сидел и думал, сколько стоит моя смерть. Это был 2005 год, и страховые компании должны были заставить вас нормализовать экстраординарное событие, которое еще не произошло. Вам нужно было отнестись к своей смерти как чему-то, что легко может произойти, и поэтому нужно подумать, как распорядиться выплатой. Это еще одна стратегия нормализации.
В молодости я на протяжении пяти лет ездил с миссией международного наблюдения в зоны постбоевых действий на Балканах. Для этого мы каждый раз должны были заполнять множество форм. Одна из них имела номер 24 и называелась beneficial distribution form. Номер 24 был присвоен ей не случайно. Перед ней вы заполняете 23 формы. После этого вас уже тошнит, и вы думаете: «Зачем я вообще туда еду, два месяца под пулями, так еще и бюрократия». В этот момент вы доходите до формы номер 24. В ней написано: «В случае гибели при исполнении обязанностей вам положена страховка на сумму 175 тысяч долларов. Пожалуйста, укажите, кому и в каком соотношении будут выплачены деньги за вашу смерть». В 24 года я сидел и думал, сколько стоит моя смерть. Это был 2005 год, и страховые компании должны были заставить вас нормализовать экстраординарное событие, которое еще не произошло. Вам нужно было отнестись к своей смерти как чему-то, что легко может произойти, и поэтому нужно подумать, как распорядиться выплатой. Это еще одна стратегия нормализации.
Как отказаться от привычного восприятия рутины
Алексей Новиков
В биографии советского художника Александра Лабаса описываются его впечатления от жизни в городе, когда 22 июня он услышал по радио сообщение, что Германия напала на Советский Союз. Он выходит в город, где многие еще даже не знают, что началась война, и видит все происходящее, все знакомые ритуалы в совершенно другом цвете. Мощная вспышка заставила его сменить ракурс восприятия. Это дерутинизация.
В биографии советского художника Александра Лабаса описываются его впечатления от жизни в городе, когда 22 июня он услышал по радио сообщение, что Германия напала на Советский Союз. Он выходит в город, где многие еще даже не знают, что началась война, и видит все происходящее, все знакомые ритуалы в совершенно другом цвете. Мощная вспышка заставила его сменить ракурс восприятия. Это дерутинизация.
Как осквернение способствует денормализации
Виктор Вахштайн
В классической социологии все мировоззрение и распознавание нормального и ненормального строится на двух различениях. Первое различение — нормальное и ненормальное, или сакральное и профанное. Профанное, рутинное — это что-то, что может обсуждаться, что-то, что можно считать плохим или хорошим.
Второе различение проходит уже внутри сакрального. Это героизация. Что-то признается запредельным добром и таким же запредельным злом. Некоторые объекты, люди, события и символы могут проходить эту процедуру перекодирования. Допустим, вы жили в одном доме с каким-либо человеком, а потом он погиб, закрывая собой 24 человека в Кибуце Беэри. Теперь его фигура приобретают дополнительные символические коннотации. Сосед, которому он должен был 25 шекелей, уже вряд ли об этом вспомнит. И наоборот, прежде нормальное событие или явление может попасть в категорию абсолютного зла.
Сдвиги границы случаются только, когда происходит коллективный всплеск эмоций. Американский социолог Джеффри Александер провел исследование о том, как произошел скандал Уотергейт. Многие думают, что это случилось следующим образом: в прессу просочилась информация о том, что президент поставил прослушку в штабе оппозиции в отеле Уотергейт, и люди сразу восприняли это как нечто возмутительное. На самом деле после того, как началось обсуждение произошедшего, республиканцы даже выиграли выборы. Никакого всплеска эмоций на том этапе не было.
Однако работа по денормализации произошедшего начиналась. В Конгрессе создали межпартийную комиссию, назначили спецпрокурора. В какой-то момент Никсону все это надоело, и он просто уволил спецпрокурора, который расследовал его преступление. Для американцев это невозможное действие: как если бы вождь племени убил жреца. В этот момент произошло осквернение, и люди, которые еще полгода назад голосовали за республиканцев, вышли на улицы с требованием немедленного импичмента Никсона. Этот пример доказывает, что граница нормального перечерчивается только, когда происходит мощное возмущение и выплеск коллективных эмоций.
В классической социологии все мировоззрение и распознавание нормального и ненормального строится на двух различениях. Первое различение — нормальное и ненормальное, или сакральное и профанное. Профанное, рутинное — это что-то, что может обсуждаться, что-то, что можно считать плохим или хорошим.
Второе различение проходит уже внутри сакрального. Это героизация. Что-то признается запредельным добром и таким же запредельным злом. Некоторые объекты, люди, события и символы могут проходить эту процедуру перекодирования. Допустим, вы жили в одном доме с каким-либо человеком, а потом он погиб, закрывая собой 24 человека в Кибуце Беэри. Теперь его фигура приобретают дополнительные символические коннотации. Сосед, которому он должен был 25 шекелей, уже вряд ли об этом вспомнит. И наоборот, прежде нормальное событие или явление может попасть в категорию абсолютного зла.
Сдвиги границы случаются только, когда происходит коллективный всплеск эмоций. Американский социолог Джеффри Александер провел исследование о том, как произошел скандал Уотергейт. Многие думают, что это случилось следующим образом: в прессу просочилась информация о том, что президент поставил прослушку в штабе оппозиции в отеле Уотергейт, и люди сразу восприняли это как нечто возмутительное. На самом деле после того, как началось обсуждение произошедшего, республиканцы даже выиграли выборы. Никакого всплеска эмоций на том этапе не было.
Однако работа по денормализации произошедшего начиналась. В Конгрессе создали межпартийную комиссию, назначили спецпрокурора. В какой-то момент Никсону все это надоело, и он просто уволил спецпрокурора, который расследовал его преступление. Для американцев это невозможное действие: как если бы вождь племени убил жреца. В этот момент произошло осквернение, и люди, которые еще полгода назад голосовали за республиканцев, вышли на улицы с требованием немедленного импичмента Никсона. Этот пример доказывает, что граница нормального перечерчивается только, когда происходит мощное возмущение и выплеск коллективных эмоций.
Почему прямой конфликт — основа денормализации
Алексей Новиков
В Советском Союзе существовала арт-группа «Коллективные действия», во главе которой стоял художник-концептуалист Андрей Монастырский. Это объединение устраивало различные хэппенинги. Например, его участники растягивали в лесу гигантский моток веревки, чтобы понять, что такое длительность и что такое время. «Коллективные действия» распаковывали рутину, к которой мы все привыкли.
История этого объединения доказывает, что единственный способ борьбы с нормализацией — постоянные столкновения с ненормальными явлениями. Уход от столкновения — это, может быть, не капитуляция перед рождающейся нормой, но как минимум попытка ее не заметить. В России же полностью отсутствует культура конфликта. Например, на уровне градостроительных практик все его боятся. На общественных слушаниях нет нормального регламента, поэтому происходят драки, а значит, слушания проще не проводить вовсе.
При этом культура конструктивного конфликта — единственный способ выявить зарождающуюся новую норму. Ее нужно сопоставить с нормой другого. Если же культуры обсуждения нет, происходящее можно описывать как мифы или ритуалы, то есть не оценочные практики. Норма же это оценочное понятие — хорошо или плохо, правильно или неправильно.
В Советском Союзе существовала арт-группа «Коллективные действия», во главе которой стоял художник-концептуалист Андрей Монастырский. Это объединение устраивало различные хэппенинги. Например, его участники растягивали в лесу гигантский моток веревки, чтобы понять, что такое длительность и что такое время. «Коллективные действия» распаковывали рутину, к которой мы все привыкли.
История этого объединения доказывает, что единственный способ борьбы с нормализацией — постоянные столкновения с ненормальными явлениями. Уход от столкновения — это, может быть, не капитуляция перед рождающейся нормой, но как минимум попытка ее не заметить. В России же полностью отсутствует культура конфликта. Например, на уровне градостроительных практик все его боятся. На общественных слушаниях нет нормального регламента, поэтому происходят драки, а значит, слушания проще не проводить вовсе.
При этом культура конструктивного конфликта — единственный способ выявить зарождающуюся новую норму. Ее нужно сопоставить с нормой другого. Если же культуры обсуждения нет, происходящее можно описывать как мифы или ритуалы, то есть не оценочные практики. Норма же это оценочное понятие — хорошо или плохо, правильно или неправильно.
Распаковка повседневности как способ борьбы с нормализацией
Виктор Вахштайн
Есть два сюжета, которые показывают разницу между стратегиями дерутинизации и денормализации. Первый связан с работой художника-концептуалиста Анатолия Осмоловского. Для одной из своих акций он увеличил пачку Мальборо на полсантиметра. Сигареты стали визуально неотличимы от обычной пачки, но перестали влезать в карман. Сигарета стала чуть длиннее, чем человек привык, и он не понимал, что происходит: почему он уже накурился, а сигарета еще не кончилась? Это дерутинизация — распаковка рутины через внесение в нее небольших изменений.
Другой гениальный пример дерутинизации — это, наоборот, сгущение повседневности. Для еще одной своей акции Осмоловский нанял в Любляне артистов, которые в центре города имитировали повседневные практики местных жителей. Люди приходили в центр и видели, как парочка целуется на скамейке, подростки катаются на роликах, дедушки играют в петанк, бабушки кормят голубей, а кто-то просто прогуливается. На следующий день они наблюдали тех же людей, занятых тем же делом. На следующий день — снова тех же людей, в тех же местах, в тех же позах, занятых тем же делом в то же время. У горожан случился день сурка.
Актеры, нанятые Осмоловским, на протяжении восьми часов изображали рутину вместе с теми, кто в эту рутину был погружен. Вскоре начались звонки в полицию, параноидальные расстройства. Люди пытались выяснить, что происходит, потому что им казалось, что рутина не может быть настолько визуально воспроизводимой.
Есть два сюжета, которые показывают разницу между стратегиями дерутинизации и денормализации. Первый связан с работой художника-концептуалиста Анатолия Осмоловского. Для одной из своих акций он увеличил пачку Мальборо на полсантиметра. Сигареты стали визуально неотличимы от обычной пачки, но перестали влезать в карман. Сигарета стала чуть длиннее, чем человек привык, и он не понимал, что происходит: почему он уже накурился, а сигарета еще не кончилась? Это дерутинизация — распаковка рутины через внесение в нее небольших изменений.
Другой гениальный пример дерутинизации — это, наоборот, сгущение повседневности. Для еще одной своей акции Осмоловский нанял в Любляне артистов, которые в центре города имитировали повседневные практики местных жителей. Люди приходили в центр и видели, как парочка целуется на скамейке, подростки катаются на роликах, дедушки играют в петанк, бабушки кормят голубей, а кто-то просто прогуливается. На следующий день они наблюдали тех же людей, занятых тем же делом. На следующий день — снова тех же людей, в тех же местах, в тех же позах, занятых тем же делом в то же время. У горожан случился день сурка.
Актеры, нанятые Осмоловским, на протяжении восьми часов изображали рутину вместе с теми, кто в эту рутину был погружен. Вскоре начались звонки в полицию, параноидальные расстройства. Люди пытались выяснить, что происходит, потому что им казалось, что рутина не может быть настолько визуально воспроизводимой.
Стратегии денормализации в урбанистике
Алексей Новиков
Акции, подобные хэппенингам Осмоловского — механизм городской регенерации, которым часто пользуются урбанисты. Знаменитый пример такой стратегии произошел в Миннеаполисе. В этом городе существует северо-восточный район, который представляет собой почти гетто. 300 студентов Миннеапольского университета надели футболки с его названием, отправились в район и начали заниматься обычными городскими практиками: курить, обниматься, бегать, радоваться.
Студенты проводили эту акцию каждый день. Сначала их начала разгонять полиция. Затем появилось телевидение. Потом к акции присоединилась богема: начала писать картины и раздавать их. Наконец, в районе хэппенинга появились киоски. Сейчас это самый процветающий округ Миннеаполиса. Таким образом студенты запустили механизм регенерации территории, выведя ее из рутины.
Другой пример дерутинизации — обсуждение закрытия одного из парков в Торонто. В городе существовало три парка. Один был перегружен, второй обладал средней нагрузкой, а в третий никто не ходил. Тогда мэр Торонто предложил переделать непопулярный парк в mixed-use территорию с озеленением, жильем и общественными пространствами. Об этом плане было объявлено перед началом его избирательной кампании. На следующий день практически все жители Торонто вышли на демонстрацию перед мэрией и потребовали отставки главы города.
Мэр отнесся к протесту очень серьезно. Он нанял консультантов, чтобы изучить, кто эти люди. Оказалось, что из 100 протестующих 15 в целом не доверяют ни одному действию правительства. А еще 70 сказали: «Мы так давно хотели сходить в этот парк, а его сносят. Это что за безобразие такое?» И из этих 70% большинство впервые услышали о парке, когда его решили закрыть. Но, когда они узнали, что его больше не будет, они вдруг вскрыли в себе эти нормы. Они впервые для себя что-то сформулировали и осознали. Если же вы осознали свое движение во время чистки зубов, то это уже не рутина, а что-то другое.
Акции, подобные хэппенингам Осмоловского — механизм городской регенерации, которым часто пользуются урбанисты. Знаменитый пример такой стратегии произошел в Миннеаполисе. В этом городе существует северо-восточный район, который представляет собой почти гетто. 300 студентов Миннеапольского университета надели футболки с его названием, отправились в район и начали заниматься обычными городскими практиками: курить, обниматься, бегать, радоваться.
Студенты проводили эту акцию каждый день. Сначала их начала разгонять полиция. Затем появилось телевидение. Потом к акции присоединилась богема: начала писать картины и раздавать их. Наконец, в районе хэппенинга появились киоски. Сейчас это самый процветающий округ Миннеаполиса. Таким образом студенты запустили механизм регенерации территории, выведя ее из рутины.
Другой пример дерутинизации — обсуждение закрытия одного из парков в Торонто. В городе существовало три парка. Один был перегружен, второй обладал средней нагрузкой, а в третий никто не ходил. Тогда мэр Торонто предложил переделать непопулярный парк в mixed-use территорию с озеленением, жильем и общественными пространствами. Об этом плане было объявлено перед началом его избирательной кампании. На следующий день практически все жители Торонто вышли на демонстрацию перед мэрией и потребовали отставки главы города.
Мэр отнесся к протесту очень серьезно. Он нанял консультантов, чтобы изучить, кто эти люди. Оказалось, что из 100 протестующих 15 в целом не доверяют ни одному действию правительства. А еще 70 сказали: «Мы так давно хотели сходить в этот парк, а его сносят. Это что за безобразие такое?» И из этих 70% большинство впервые услышали о парке, когда его решили закрыть. Но, когда они узнали, что его больше не будет, они вдруг вскрыли в себе эти нормы. Они впервые для себя что-то сформулировали и осознали. Если же вы осознали свое движение во время чистки зубов, то это уже не рутина, а что-то другое.